Там за туманами...

Репутация

Жизнь в крестьянской семье приучила Ивана к тому, что роды дело обычное и в чем-то дже житейское. Сколько он себя помнил, в доме всегда кто-то был на сносях. Жены старших братьев - сестер выдавали на сторону. Конечно, Иван не был повитухой, но уж признаки близких родов он знал. И теперь, глядя в полные боли глаза Анечки, мог только хлопнуть себя по лбу.

- Ой дурак я дурак, Иван-дурак, однако! Ведь видел же, что живот другой становится! И нет же, потащил тебя в лес, ой как нехорошо!

Правда, секундная растерянность и приступ самобичевания сменился бешенной активностью. Он помог подняться Анне и усадив ее на бревно, гаркнул во весь голос:

- Гнат! Михась! Сюда, живо!

- Да мы только начали...

- Бросайте все! Живо сюда!

Да, обычно мужики не ходили в лес по ягоды, особенно в жаркую летнюю пору, когда каждый день на вес золота. Но Иван опасался гулять в лесу один - тайга умеет хранить свои тайны, а желающие отправить его на тот свет были. Потому здоровые мужики вспоминали детские года и ворча собирали плоды короткого лета - не бездельничать же.

- Иван Сидорович, что случилось, мы только такую полянку нашли...

Иван тем временем сноровисто рубил длинные жердины, очищая от мелких веток.

- Вяжи носилки, Гнат, барыне плохо, домой ее потащим.

Осознав случившееся, мужики бросились помогать Ивану. И уже скоро были готовы хоть и неказистые, но прочные и надежные носилки.

- Давай, Анечка, аккуратней, вот так, ложись сюда, потерпи чуток, все будет хорошо, давай милая, осторожно...

После чего, оставив на поляне почти полные корзины с ягодами ("потом детей пришлем, не пропадут!"), мужики, меняя друг друга, споро понесли носилки в Бахту. Каждый раз, когда Иван оказывался свободен, он брал в руку ладонь Анечки и грозно прикрикивал на мужиков.

- Берегись, не дрова везете.

Впрочем, те несли довольно бережно - понимая, что к чему.

- Как ты, Анечка?

Репутация

Первый раз все время их ссылки Алексей остро пожалел, что стал этаким мужиковатым поселенцем. Борода, такая вроде бы привычная и степенная, совершенно необходимая в Сибири - внезапно оказалась не к месту. Когда слезы дополнились частыми и теплыми поцелуями, парень оцепенел. Это было так неожиданно и непонятно, что он просто не знал что делать - жизнь не давала ему таких уроков, и тут оставалось только импровизировать. Он выдохнул, затем вдохнул, вдыхая ее теплый уютный запах, где смешались ароматы русской печи и сибирского леса.

- А ... уу... ыыыы дак ... Софья, ну я в тебя верю, знаю, ты сможешь, ты сильная, ты справишься, ты сумеешь, ты молодец, ты справилась...

Но у него где-то там, внутри, нарастало странное ощущение, что слов здесь мало. Вот просто мало и все - и они, эти слова, будучи правильными и искренними, все равно будут лживыми. Неполными. Словно бы машина, ладная и грохочущая, превращается в мертвый кусок железа без какой-то маленькой детали. И сейчас он судорожно пытался понять, чего же не хватает его словам, пытался понять, о какой детали идет речь - и пока не находил ее. ну вот что можно добавить? Что? А потом словно был перемкнуло в голове. Вот вроде бы бегают юнкера по двору, дурачатся, играют, куча-мала да и только. Но вот раздается сигнал трубы - все бросаются врассыпную, но чу, что это? - лишь ровные шеренги, впитавшие в себя все буйство юношей, украшают двор. Так и у него - он понял (или решил что понял?! ), что не хватает его словам. Внутренне обмирая (он помнил слова Ивана!), Алексей потянулся своими обветренными губами к ее соленым от слез. Ожидая пощечины или чего тяжелее, он робко и несмело поцеловал девушку.

Репутация

Только смотрела Анна на мужиков, что ладно суетились вокруг, да лепетала:

- Ничего, ничего, всё хорошо, не надо, я сама дойду.

Сама, как отпускало, хваталась за жердины, подавала, да обрывать листья помогала. С ужасом думая, что вот опять так схватит, что и на ногах не устоять. Периодически она сворачивалась, сгибаясь пополам и обхватив живот, чувствуя начинающуюся боль, но стоило сконцентрироваться на чем-то другом, как боль уходила.

А пока несли её, в небо ясное смотрела, да просила у него, дать ей и ребёночку силы появиться на свет в здравии и без хлопот.

- А день какой ясный, да Ванечка? Самое время, как мирно и жарко в природе, не терпится ему к ягодам и лету, солнышку рвётся. Ты только не уходи, не отпускай руку, - и держала его так, будто удержать он может неизбежное. А меж тем промежутки между приступами болей делались все короче, а самые приступы — дольше. Да и тогда, когда боль утихала, пассивное ожидание следующей схватки было пыткой.

Наконец показались избы, скоро ей помогут. Наверняка помогут. Она вспомнить никак не могла, как происходило всё у них в столице. Да и не было случая узнать. Только рассказы разные, что передавались из уст в уста, как страшилка, вылепленная из страхов маленьких леди. А взрослые никогда те темы не поднимали и не обсуждали. Почему Зачатие, беременность и рождение детей находились в некой «зоне умолчания»? Ведь тем самым нагнетались ненужные выдумки и фантазии. Как остро она понимала сейчас, что это совершенно не нужные запреты и, если родится дочь, то не будет у неё секретов. Знать бы, что ждёт, да как справиться. Но лишь одна мысль крутилась – не умереть бы. Как тогда Иван, Алексей, как родители будут убиваться…

Репутация

И поверила словам таким хвалебным, что Алексей ей нашептывал, и силы те слова придавали невообразимые. Никто в неё так не верил никогда, ни родители, ни муж. Странное это чувство – поверить в себя, ощутить себя по-иному, много значимей и больше, не просто существом на земле копошащимся, а человеком настоящим, что может двигать и продолжать жизнь к лучшему, светлому, доброму. И чудеса сотворять и радость приносить.

Закрыла она глаза, растворяясь в чувстве этом и не заметила, как жаром губы обдало, как несмело тыкаются губы Лешины в её приоткрытые. Не отпрянула она, будто так и должно быть, будто так и было всегда, да и не может по иному.

Вот так рядом быть, да не чуять жар, разве можно? Что там дальше будет и к чему приведёт, то совершенно не важно было. Сейчас только они и есть тут в избе чужой на полу в ворохе шубы, да слезами приправленный поцелуй.

И губы ответили на прикосновения его, и руки крепче прижали, и голова кругом пошла.

Только скрип за дверью послышался, да гул голосов торопливых, да взволнованных разорвали те чары заветные.

Репутация

Вот уже и половицы заскрипели под тяжелой ношей – в дом к Рябушкиным поспешили внести Анну. Та приподнялась на носилках:

- Да сама я по ступенькам, что вы! Где Матрёнушка,? Позовите. Иван, только не уходи, рядом будь. Я без тебя боюсь, может это просто живот болит. Ну, что же, как же. Отпустите, я пойду прилягу в горнице… Алёша, Соня и вы тут. А мне нездоровится что-то. Вы только не бойтесь, я сама боюсь…, - как сложно было ей сейчас замолчать, хотелось услышать, что ничего не случилось, не случится, что всё сейчас пройдёт и как прежде будет…

1-20 - затихнет

21-40 - схватки продолжаются

41-60 - быстрые роды удачные

61-80 - тяжелые роды

Броски:

Бросок №1.1 = 70

Итого за серию №1:

70+(0)+(0*0) = 70

Всего: 70

Репутация

Странно было Алексею. И неможно ему испытывать такие чувства. Совестно. Ведь просил же его Иван, намекала Матрена. Да и сестра его намекала, что София и без того настрадалась в жизни, и не надо мучить ее больше. А все равно хотелось дальше - не отпускать губы, мягкие, податливые и такие волнительные. И потому шум он воспринял со странной смесью огорчения и облегчения. Огорчение что все закончилось. И облегчение от того же. Но он отрывался от поцелуев с огромной неохотой. Словно выпустил из рук шаль - и она упорхнула на ветру. Но молчал. Потому что не знал, что и как сказать можно. Лишь покраснел немного. раскрыл рот - но промолчал.

- Интересно, что там такое случилось? Неужто в лесу плохо кому стало? Али зверь задрал? Или что?

Репутация

А вот Матрена, когда увидела Анну на носилках, сразу всплеснула руками.

- Ой что это у вас там случилось?

Но даже ответа ей не потребовалось - начавшиеся схватки подсказали ответ. И после мгновенной слабости она тут же подобралась, пришла в себя, словно бы отряхнула растерянность и тревогу.

- Так, несите ее в постель. Наверх, живо! Софья, Софья, а ну быстро беги за повитухой, Прасковьей, скажи, что пора, началось, что мы ее ждем тут. А вы, Алексей Петрович да иван Сидорович, не стойте тут, над душой. Не мужицкое дело это, не ваше. А лучше возьмите-ка да начните топить баньку.

Иван нахмурился, глянул вопросительно и с недоверием.

- Баню? Но зачем?

Матрена, вытирая пот со лба Анны сказала отрывисто

- Воды горячей много надо будет. НА кухне неудобно будет.

И повернулась к Анне.

- А ты девочка моя, не пугайся, видать время пришло. Не бойся, ничего страшного, ты кричи, не бойся, кричи громче, все легче будет...

И отвернувшись, сказала озабоченно Ивану, надеясь, что Анна ее не слышит.

- Иван Сидорович, вы бы послали вверх по реке за фельшаром поскорее. Началось все чуть раньше, чем мы думали. Уж больно громко кричит она. Надеюсь, все обойдется...

Репутация

Встрепенулась, отстранилась резко. Глазищи на Алексея смотрят, будто только увидели его, будто только осознала, что тут произошло сейчас. И мысль первая была не о том, что там случилось что-то, а что кто-то сюда сейчас зайдёт, а они тут с Алексеем сидят в дверях в обнимку.

Засуетилась, завертелась, обутку свою раскиданную подбирать стала, да платок суетливо задёргала, не знает то ли одеть, то ли снять. Но тут дверь распахнулась и ясно стало, что к чему.

Внесли Анну. Тут и Матрёна подоспела и, не чета растерявшейся Соне, давай наставления раздавать.

Тут уж Соня окончательно разобралась, что делать. Быстро накинула на себя платок, да резво, не то, что давеча, упорхнула за порог.

Спотыкаясь, да дыша тяжело, от ещё не отошедшего, она неслась в дом к Прасковье. Ту в Бахте знали, как первоклассную повитуху. Почти все местные детишки с ее помощью на свет появились. До города далече, пока доберется фельдшер - десять раз родить успеешь, а Прасковья тут, под боком, всегда помочь готовая. Детей своих у нее не было, Бог не дал, муж помер давно, вроде как ничего, кроме любимого ремесла у нее в жизни и не осталось. А дело свое она знала и гордилась им. Застала Софья её на дворе. Хлопотала та с бельем. Только что с реки выполосканное принесла.

- Тётя Паш, пора! – крикнула она ещё у калитки. – К Рябушкиным пора. Того, ну…это, из лесу её, на носилках…Матрёна уж баню топит…Иван бледный, как береста.

- Да чего ты молотишь, Соня, толком говори, - отбросила простынь в таз Прасковья, вытирая руки о передник. – Какие носилки, откуда? Случилось что? Да на пороге не стой, зайди и рассказывай толком, да всё подробно.

Она, конечно, знала, что жена Ивана Сидоровича на сносях, да и ждала она этого зова. По другим делам её так резко не срывали. Но Софья с перепугу или по незнанию, никак толком объяснить не могла.

- Говори! – сама в дом побежала. – Я обструменты свои возьму и пойдём глянем, что там.

Соня следом за ней, продолжая доклад свой сбивчивый:

- Да я ж и говорю. Мы там с Алёшей… ой, нет, мы, то есть сижу я, значит, а там крики мужицкие. Да и Анну слышно. Думала, кто мучает барыню. Что за лихо у порога, думаю. А тут и ясно всё разом. Как внесли-то её. Она лежит и за живот держит. Ох, а сама то глазищи - во, как плошки кажная. Ну, думаю, вот и всё, ща родит. А тут и Матрёна, говорит воды много надо. Видать, обмывать ребёночка. А Иван…

- Да погоди ты, уже и ребёночек вышел? – Прасковья побледнела, хоть в избе и не видно было, да шустрее засобиралась. Схватила узелок свой и на выход, крикнув на бегу: - Божницу* Матерь Божью в красном углу сними, возьми с собой, есть, чи нет у них, не знамо, так пусть буде.

- Да нет, вроде, нет ребёночка, да Анна уж дюже стонет, - Софья схватила икону и за Прасковьей вслед. – Я ведь и помочь могу, ты говори, я не боюсь, ни крови, ни стенаний.

- Вот трескотня непутёвая, перепужала меня только. Коли нет, да стонет, то ничего ещё. Уж пусть кричит, коль больно, - Прасковья выдохнула громко и умерила бег. – Хороша помощница. Ничего ещё не видала, а уж у самой глазищи, будто медведя в лесу встретила…

Прасковья осеклась, вдруг, поняв, что лишнего сболтнула. Да и Софья умолкла, слезу обиды сглатывая. Но не отставала, шла следом, вперёд не заходя.

С порога Прасковья тут же к Матрёне:- «Куда положили? Давайте воды, да трепья больше». Глянув на Ивана, похлопала по плечу: «Ну-ну, не она первая, не она последняя, скоро папкой будешь. Твоё дело сейчас молиться, чтобы всё было с ребёночком, да с роженицей хорошо было». Повернувшись к затихшей Софье: «Тебя позову, коли надобна помощь будет, а пока на руки полей».

Моя руки, она прислушивалась к крикам.

- Ничего, молодец барыня, может, ещё и ложно всё, сейчас глянем, - она ободряюще улыбнулась Алексею, совсем растерянному стоявшим поодаль и направилась наверх.

*Иконы (божницы) в красном углу отождествлялись с алтарём православного храм. Там же хранили хранили сосуд с богоявленской водой, громничные свечи, веточки освящённой вербы, пасхальное яйцо. Войдя в избу, человек прежде всего крестился на иконы в красном углу, а затем уже здоровался с хозяевами. В красном углу сажали самых почётных гостей

Репутация

Стоит ли говорить, что для Анны вся суета вокруг – лишь сменяющиеся картинки перед глазами. Страх, боль и неизвестность отделяли её сейчас от остального мира. Но она изо всех сил старалась держать себя в руках. Улыбалась всем, с кем встречалась взглядом и закусывала губу, когда живот каменел и внутри схватывалось так, что ей казалось, всё не так с ней. Ну не может так болеть, там ведь её дитя. А если и он всё чувствует так же. Несправедливо, неправильно это.

По лестнице она, облокотясь на Ивана и на Алексея, поднялась в комнату. А Матрёна уже там застелила койку клеёнками, да простынями. Но на приготовленную кровать Анна не легла.

- Можно похожу я, мне легче делается, если хожу, - и тут же присела у кровати, будто ноги подкосились. И дала себя положить на кровать, свернулась она, зажав живот руками и застонала. – Я, видно, родить уж должна, да Матрёна? Что же это, как это будет?

Но ответом лишь утешения, что всё хорошо будет, ничего не происходит необычного. Верилось в это лишь, когда отпускало живот, да затихало всё. Она приподнималась и просила дать ей встать и попить. И жадно вцеплялась в очередную кружку с морсом выпивала до дна.

…

Тут в дверь зашла Прасковья. Показав всем взглядом выйти и оставаться пока за дверью.

- Иванечка, не уходи..., - Анну тут же прервал голос вошедшей.

- Ну, кто тут хлебает воду вёдрами? Убрать, нечего тут разводить водоёмы. Но, коли пить можешь, значит силы ещё есть. Никаких Иванушек, поже придёт. Как живот болит, часто? Когда мочилась, отвечай.

Прасковья была строгой с роженицами. Иногда было некогда упрашивать, да объяснять, что делать. Не слушали они, болью схваченные, только крик, да строгий наказ доходил сквозь кошмар, что творился с их телами. Вот и привыкла она рубить, будто топором, нагоняя важность своим словам, да всё, как есть говорить прямо.

- Мы с тобой, голуба, давай договоримся сразу. Слушать меня будешь, и всё ладом пойдёт. Я капризных барышень не люблю. Помогать тебе пришла, а не нянькать, - сказала, как отрезала. – Задирай подол.

Руки у Прасковьи были мягкие, да тёплые. Даже, казалось, живот её слушался, затих под её ощупом, да застыл.

- Конечно, матушка, кого же мне слушать. А в туалет я уж не помню сколько раз ходила. Матрёна мне вон под кровать поставила.

Прасковья заглянула в горшок, что внизу стоял.

- Много раз, говоришь? Да он пуст почти. Воду больше не пить. Как только лезет в тебя столько? Пригубить только можно. – она хмуро прощупав живот, раздвинула ей ноги и ввела пальцы к ней туда, куда только муж и смел.

Анна аж рот открыла от неожиданности, но ничего не сказала, лишь сжалась в комок.

- А ну, расслабься, девонька. Небось мужу не так даёшь. У, да тут у нас прекрасно всё. Не тужи. Я сейчас. Как больно шибко будет, кричи, не стесняйся.

Она вытащила руку и спешно вытерла её о тряпицу, что при ней была. Встала и вышла. Мельком увидала Анна, как красным всплохом, тряпица под простыню убрана была.

Выйдя в коридор, она Матрёну позвала вниз, махнув лишь Ивану, что тут же подскочил:

- Чередом всё идёт Иван, знай себе терпи, молись и жди! Я с Матрёной подготовить, что надобно. Сонька, иди к Анне, побудь рядом, иконку прихвати, пусть просит Матерь вспоможения. Да пить не давай, губы мажь. Как там кипяток, готов, аль нет? – крикнула она напоследок Алексею, догадываясь, что это брат барышни. Кто ж на деревне не знает, что он с ними живёт.

Отойдя с Матрёной вниз, она приказала ей кипятком обмыть странный крюк, да петельку.

- Ох, Матрёна. Что-то не совсем нравится мне. Не чувствую головку я у входа, да вход крепко заперт, не идёт раскрытие-то, кровит только. Схватка сильная чую, а он ещё не развернулся, как надо, времени не хватило, видать. А замедлить схватку тяжело. Разве что…, - она пошарила в своём узелке и отобрала пару мешочков. – Завари покамест колдовскую сон-траву, да чистец болотный, по щепотке бери. Ох уж эти барышни, слабые они, малохольные. Ежели чего случится, ох…, - махнула лишь рукой повитуха и закрестилась часто. – Помню я, крутила плод Онисье нашей, так та баба крепкая какая была и та кричала так, что глаз лопнул, так с кровавым бельмом и ходит.

Не хотела Прасковья страх нагонять, но очень она боялась за репутацию свою. Одно дело у сельчан роды принимать. То дело было плёвое, те сами справлялись, только ребёнка бери, да принимай. А тут дворянка, белая кость, кто их знает, какие у них организмы. Боялась она, если не так роды пойдут, обвинят её.

- А неужно Иван Сидорович дохтура из города не позвал?

Репутация

Встрепенулся Алексей. Ох что же это. Конечно, рожали много и часто но его это не касалось особо. Разве что полковой врач иногда ругался, что огневица сожрала еще кого-то. Но с сестрой его быть такого не может! И он обрадовался Матрене, что та явно не потеряла голову и смогла четко сказать - что надо делать. Нет, он бы справился и сам, но ясный и недвусмысленный приказ позволил справиться ему с минутной растерянностью. Он подхватил топор, провел пальцем по бритвенному лезвию и решительно направился к куче поленьев. Установил один - и молодецким ударом развалил его на пару аккуратных половинок. Конюх, что тер коня рядом, покачал головой.

- Однако, Алексей Петрович, эк вы его. Переживаете? Не бойтесь, Прасковья умеет справляться с самыми тяжелыми случаями.

Алексей криво усмехнулся, но продолжил рубить дрова. Все будет хорошо. Правда, в какой-то момент очередной удар ударил в край полена - во двор буквально влетела Софья с Прасковьей. И Алексей засмотрелся на ее летящую походку. Конюх только хмыкнул. А дров надо было много...

Репутация

Организовав баню, Иван стал мерить шагами двор. Ох как страшно-то. Одно дело простая баба, да еще не первый раз. А другое дело - Анечка его, солнышко лесное, горлинка ненаглядная. Он вздохнул, сжимая пудовые кулаки. Алексей рубил дрова. Дав задание гонцу (лететь вверх по реке, не жалея весел и паруса), он опять заходил раненным волком, разве что не бросаясь на стены. Как тяжело ждать и понимать, что уже ничего не можешь сделать. Ничего.

Тем временем Матрена говорила с Прасковьей.

- как это не позвали!? Позвали. Просто должен чуть попозжа добраться. По срокам немного не угадала я, дура старая, эх.

И с тревогой посмотрела на повитуху

- Неужто все плохо так? Иван Сидорович не вынесет, если что...

И мелко и часто стала креститься.

- а травку заварю. Может, еще что надо? Ты только моргни...

И в глазах плескалась безумная надежда...

Репутация

Матрёна услышала вздох облегчения, который Прасковья не стала скрывать, когда услышала о докторе, который уже едет.

- Надеюсь, ничего в дороге не случится, река судоходна и спокойна, хорошо, что лето…, - она задумчиво осматривала хозяйство Матрёны. – Ты, давай-ка мужиков своих отвлекай. Пусть воду поддерживают кипяченую. Чтоб вдоволь была. Заваривай травки, да мёду туда, чтоб не горько было ей, да и силы нужны. Клюковки добавь. И при ней не сметь говорить жалостиво. Приободряй. Соньку держи, только когда позову пустишь, не надо ей глядеть, не рожавшая ещё, испужать можно. Если схватки не прекратятся, то буду вертеть. Ох, это …, - она лишь рукой махнула. - Приготовишь отвар, неси. Будешь держать молодуху.

Поднялась Прасковья опять к Анне.

- Ой, тёть Паш мы с Анной Петровной защитнице Матери Божьей, ой молились, ой молились, - к груди прижавши иконку, Софья пальцем в сторону выпирающего одеяла тыкнула. – Он там притих даже, слушал, небось.

Анна смотрела на Прасковью спокойно, будто и не было ничего.

- Чего, затихло всё? Ну, вот и славно. Давай живот поглажу, оно лучшее сделается. А ты, может и поспишь? Силы нужно подкопить. Нужны будут, ой нужны.

Села она рядом, ухо приложила к животу: «Слышу сердечко молотит, хорошо молотит, громко. Видать богатырское сердечко-то. Наследника ждёте, не иначе. Садись Соня рядом, слушайте сказку».

Руки на живот положила и сначала легко гладила, приговаривала что-то, усыпила даже, а потом всё жёстче начала, будто свернуть живот хочет.

- Жил когда-то вблизи гор Саянских парень один - бедняк. Он пас у одного богача коз. Хозяин был очень скупой. За всю службу заплатил всего три монетки. Обиделся он и решил бросить это дело. А в награду взял себе одну козочку. Долго скитался среди дремучей тайги, диких гор и обширных степей, пока, наконец, не попал на берег огромной Реки. Тут он и решил остаться. Кинул одну в реку монетку, попросив у нея благословения на то, чтобы остаться здесь. Река берег омыла, сгладила, место дала. Так и стал поживать: молоко козье пить, да тайгой кормиться. Да наскучило быть одному, затосковал. Захотелось ему жениться. А где жену в тайге найти? Сидел он на берегу, смотрел на птиц, что с весёлыми криками летали над гладью и думал «Счастливые птицы, вольные, всё видят, всё знают». И крикнул он в небо им, дескать, где самая красивая девица живёт, несите её мне на крыльях своих, отблагодарю. И кинул в высь вторую монетку. И пошёл домой, посмеясь над собою, да надеждою такою.

А наутро услышал шелест крыльев, проснулся и смотрит, а в небе стая белоснежных лебедей кружит и всё ниже, ниже. А к земле престали, так сбросили они с себя девушку самую красивую, молодую, стройную. Увидела она его, поняла, что это его рук дело. Подбежала девушка к нему, упала на колени и со слезами на глазах стала просить:

- Будь добр, славный молодец, возврати меня в отчий дом, за это я буду тебе век благодарна. Проси чего хочешь - богатства, могущества, я дам тебе все.

Тут и Матрёна с отваром подоспела. Стала Аннюте давать по глоточку и сама заслушалась. Смотрит на Прасковью и головой мотает, дескать ох и сказку затеяла, конец-то у той сказки сибирской не совсем хороший. А Прасковья продолжала:

- А он и говорит…, а надо сказать, что он тут же влюбился в неё без памяти, так вот, значит, говорит: «Я за тебя цену дал, не могу пустить. Мне ничего и никого не надо, кроме тебя самой. Я хочу, чтобы ты стала моей женой».

Залилась та горючими слезами и села на земь. А он стал утешать:

- Не плачь, прекрасная девица, мы будем с тобой хорошо жить, дружно. Я буду любить тебя и заботиться о тебе.

Делать нечего - успокоилась девушка, вытерла слезы с глаз, встала и сказала:

- Что ж, видно, судьба моя такая, я согласна быть твоей женой. Веди меня к себе.

Счастливый юноша взял ее за руку, и они жить поживать. А тут козочка-то, что с ним жила стала ревновать лебединую девицу. Бодать, да блеять ночами, не давая молодым спать. Но и тут откупился юноша. Дал последнюю монетку козе и отпустил с миром. Та довольная и ушла от них.

А у них детки, один за другим появляться стали…

Тут Анюта глаза открыла и поймала руку повитухи. Живот напрягся и застонала Анна.

Не проходит, значит, схватка. Рано успокоилась Прасковья. Дело движется, а не так ребёночек лежит, как надо. Но уж хоть не поперёк, как было. Помогли сказочка, да руки повитухи. Показала она глазами Матрёне, что пора. А Софье на дверь показала.

А как живот прихватывать стало часто, да Анна уж в голос покрикивать стала, то приказала Матрёне скрутить простынь, да под кроватью протянуть, концы в руки Анне дать.

- Держись, девонька, крепко, да кричи, как можешь, без стеснений, мы сейчас твоему касатику поможем. А то вишь, сидит, да мамку мучает. Пора уж сдвинуться.

Пока Матрёна готовилась, то и таз с водой уж рядом был и кувшины все с кипятком стояли, да мужики под дверью кулаки в кровь сжимали, да при каждом стоне, будто их самих мучают, вздрагивали.

С каждой схваткой уходила куда-то вся комната, да и мир весь с Бахтой вместе. Ничего не оставалось, кроме жуткой боли, что силы все забирала на то, чтобы пережить её. И только надежда на то, что сейчас закончится, давала сил не сдаваться.

А как на чуток затихала боль, так только и успевала она, что дышать часто, да лепетать быстро, словно не успеет сказать:

- Я не могу больше. Почему ничего не происходит. Больно только, всё больней с каждым разом, не могу я, следующую не смогу я, не хочу-ууу, - и выгибалась вновь в очередном приступе.

Матрёна лишь пот со лба ей обтирала, да по руке гладила.

Прасковья перекрестилась и принялась за дело.

- Анна Петровна. Сказать должна, что сейчас вам сильной надо быть, как никогда. Там ваш богатырь решил ножками вперёд идти, так что будем ему помогать. Схватки пережили, это главное, это маточка раскрылась, теперь уж видно всё. Я его за ножку-то поймаю и тогда лишь слушайте меня. Как скажу «давай», так поднатужьтесь шибко-шибко. А до этого терпи. Ой, терпи матушка.

И пока отпустило живот, повитуха отыскала крохотную ножку, да накинула петельку. Теперь уж не денется никуда, теперь только вперёд. К свету, к жизни.

- Давай!

Ломая руки от невыносимых страданий, разрывая простынь скрученную жгутом, без всяких упреков за эти страдания, слушалась барыня простую крестьянку, что помогала разрешиться ей от бремени. И криком изба полнилась, хоть и обещала себе Анна не кричать сильно, лучше губы в кровь кусать, а показать, что дворянка не будет, как баба простая орать. Губы все искусаны уж, а крику такому позавидовать любой зверь мог. И с криком этим вырывались все муки, что Господь обещал.

«В болезнех будеши родити чада.»

- Вот уж и вторая ножка, вот оне какие, лапоток большой, сейчас, родимая, ещё разок так крикни, чтобы задрожала Бахта, да знала, что тут деется!

Свело руки, затрещала простынь, продетая под кроватью, надулись вены на шее, да набрав воздуха побольше, приподнялась, собрала остатки сил Анна. Понимала она, что последний раз лишь сможет в потугу такую уйти, больше сил не будет, поэтому весь остаток, что остался она в неё вложила. И треском простынь дала слабину, да крякнув, порвалась. А Анна ни звука не проронила затратив всё на потугу. И в руки Прасковье комочек и вывалился с громким шлепком.

За ножки его подняла, да по попке шлёпнула:

- А ну сын Иванов, возвести миру о своём праве, да так, чтобы папка слезой брызнул, да об дверь лбом жахнулся!

Упала обратно на подушки Анна и слезами залилась. А слово сказать не может, и пошевелить ни рукой, ни ногой не в силах. Всё до последней капли выжала из себя.

- Матрёна, грелку с холодной водой тащи. Да папаню обрадуй. Пусть зайдёт, но лишь на минутку! Мне дитя обмыть, да мать в чувство привести.

Поднесла она дитя к Анне, на грудь положила:

- Мужика себе ещё одного родила. Как звать-то?

Взгляд женщины, полный любопытства, когда она смотрит на своего ребенка первый раз в жизни – то, что Прасковья любила в своём деле больше всего. Это то, что наполняет все вокруг смыслом. Как ощутимо тогда то, что чувствует женщина в такой момент – бесконечную радость и невероятную любовь. И Прасковья улыбалась в ответ.

- Не знаю, - запёкшимися от крови губами прошептала Анна.

Репутация

День казался бесконечным. Никогда еще солнце не висело в зените так мучительно долго. Оно словно было прибито гвоздями. И с каждым криком Иван вздрагивал - и порывался бежать наверх, к Анечке, чтобы обнять, прижать, расцеловать, чтобы снять с нее этот невозможно тяжкий груз, что придавил ее к земле. но... Он вспоминал спокойный насмешливый взгляд Прасковьи. И то, что женщины рожают испокон веков. И что как-то же это проходит. Но потом на ум приходили те, кто не переживал рождение ребенка, кто умирал от огневицы, кто истекал кровью, кто угасал, обессилев. И его пальцы так впивались в кожу ладоней, что там выступала кровь. Но сделать ничего было нельзя. Иногда выскакивала Матрена. Она вытирала вспотевший лоб, жадно глотала холодный ядреный квас, хекнув, хватала очередную байду с горячей водой - и скрывалась за дверью, отмахиваясь от всех расспросов. И, разумеется, никто ничего ему не говорил. Как родится, скажем. Иван покосился на Алексея. Тот тоже маялся от переживаний. Правда - или ему показалось? - порой голова брата Анны, подобно флюгеру под ветром - поворачивалась в сторону Софии. Но ... У Ивана хватало забот и без того, чтобы думать над этим.

Обедая удивительно безвкусной кашей (кусок в горло не лез), Иван вытащил изрядно запылившийся штоф с мутной жидкостью. а что, тоже выход. Если выпить его - то забытье, тяжелое и хмельное, затуманит рассудок и позволит пережить этот тяжелый выматывающий день. Но ... мало ли что случится, что потребуется, а он что, будет валяться пьяным под лавкой, храпеть и пускать слюни? Нет! Только не это! И он решительно убрал бутылку.

Но природе не было дела до маленькой Бахты на берегу реки - и солнце все же медленно поползло вниз. Вечерело. А потом..

- Дядя Иван, парус, парус на реке!

Иван побежал на косогор. Точно, по водной глади летел маленький кораблик - и весла гнулись в руках. На корме, ссутулившись, притулилась незнакомая фигура, в такой несуразной здесь городской одежде. На носу блеснули очки.

- О, видать фельшара привезли.

Хотя до реки было не очень далеко, Иван погнал туда бричку. Доктор, морщась, вылазил из лодки, покачиваясь. ему подали чемоданчик. Он его легко подхватил.

- Вам, как я понимаю, обязан визитом в этот забытый богом уголок? Меня зовут Антон Павлович, я врач.

Иван поклонился. Все слова, умные и правильные, вылетели у него из головы.

- А... это... ну... жена у меня рожает... Криком кричит... Прошу, Христом богом прошу, на колени упаду, помогите.

- Ну, ведите, посмотрим...

И когда Иван, взъерошенный и взволнованный, вошел в дому, дверь распахнула Матрена.

- Сын, сын родился, Иван Сидорович!

Иван схватил ее в охапку, целуя в мокрые красные щеки.

- Слава богу! А Анечка, как там Анечка?!

- Ох, отпустите меня, Иван Сидорович, стара я для такого.

Доктор усмехался в усики.

- Вот, уже проще, ведите к роженице.

Оценив взглядом череду пустых баклажек, одобрительно покачал головой.

- Приятно, что даже в такой глуши наконец-то понимают, как важна чистота не только душевная, но и телесная. Так, где у вас можно помыть руки...

И спустя пять минут Анна могла увидеть незнакомого мужчину. А Иван... он остался за дверью. Все попытки - я ж отец, я хочу, были безжалостны пресечены как Антон Павловичем, так и Прасковьей.

- Успеете еще насмотреться...

Репутация

Алексей утомился. Рубка дров хорошо отвлекала голову, но здорово нагружала руки и плечи. Вскоре они стали ныть, потом мозоли на ладонях слились в один большой и кровавый, и конюх чуть ли не силком вырвал инструмент из его рук. Но крики не утихали. Он не знал, чем себя занять и как помочь. Правда, порой он ловил взглядом Софию. И тут же начинал себя ругать - надо думать не сибирячке, а об урожденной Лантуховой. Но все равно, из виду Софию не выпускал... Но потом все было вознаграждено тонким криком новорожденного.

- Сын, у Анечки сын родился, ура, наконец-то, сын, какое счастье!

От избытка чувств, от того, что все наконец-то разрешилось, Алексей заорал что-то громкое и нечленораздельное. Но если Иван обнимал Матрену, то Алексей сжал в жарких крепких объятиях Софью...

- Сын, Софья, у Анечки сын...

слов не было - просто бессмысленная бесконечная радость...

Репутация

А Прасковья, меж тем, из своего узелка достала остро заточенный камень, как у людей первобытных. Склонилась над Анной и руки потянула к ней.

Холодок по телу Анны прошёлся и она руками прикрыла дитя. А Прасковья ухватила волос, что по подушке разметался, и отчекрыжила. Потом скрутила его в жгут с заготовленной льняной верёвочкой. И отложила всё в сторонку.

Дитя от мамки отняла. Сопротивляться Анна не могла, сил не было. Только смотрела на Прасковью глазищами полными надежды, что всё хорошо и ничего плохого с ребёнком не случилось.

А повитуха копошилась над новорожденным. Затянув верёвкой пуп, три пальца отмерив от него, отсекла пуповину. Затем достала пузырёк в своём заветном узелке и намазала торчавший кончик, что-то нашёптывая. Затем обтёрла дитя, да в чистые пелёнки завернув, на грудь Анне вернула. Вынула её грудь, да нажала на сосок. Тут и силы появились у Анны крикнуть.

- А ты терпи, мамкам завсегда терпеть велено, - тыкает носик дитятки в сосок ей. – Пусть теперь привыкает сам себе пищу добывать, от мамки урывать. Ты давай, займись им, я посмотрю, что там у тебя. Ещё надоть отплод выбрать, ты давай потужься ещё малёк.

Матрёна застала мать с ребёнком на груди, да Прасковью, что приняла в руки, будто ещё дитя, кровавый сгусток.

- Лёд на пузо клади, кровь остановить надобно, вон цельный таз налило.

Покопошилась в тазу тщательно, да вернула Матрёне, чтоб вынесла.

- Там это, дохтур приехал, руки моет, - ответствовала Матрёна. – Антон Палыч.

- Ах, неужто литератор? А Иванечка где же? – слабо произнесла Анна, что до этого лишь смотрела на дитя своё и молчала. – Отчего не пишет, отчего по ссылкам ездит, ему не надо, у него талант другой...где Ванечка? Скажите, что ему… пусть порадуется…

- Ох и вовремя он. Девка, вон, бредит, лишь бы огневица не охватила, бедную. Кабы пилюли какие прописал…, - шепнула она Матрёне и громче: - Да уж как радуется, небось, так радуется. Уж, Иван Сидорович себе наследника родил, тут такой пир закатит на всю Бахту! Позже придёт, отнесёт первенца солнцу, да небу показать, не беспокойтесь, всё, как положено сделаем.

Прасковья, утёрла руки, накрыла родившую и приготовилась отчет давать городскому лекарю.

На пороге комнаты стоял врач с аккуратненькой бородкой, не то, что у мужиков сельских. В одеждах таких, что отродясь не видели, всю жизнь в Бахте прожив. В очках, что солидности придавали такой, что Прасковья вытянулась в струнку, как ученик перед учителем, готовясь урок сдавать.

- Так вот значит, наша роженица. Сутки почти помучалась, сердешная. Богатыря родила. Вот всё уж вышло, всё проверила, не рвано, целёхонько, проверила кажный сантИмитер, - она выхватила обратно у Матрёны таз и под нос врачу подставила, гордая проделанной работой.

Анна лежала бледная, под глазами черно, губы, кабы не кровь, синие, как у покойника были. Лишь два алых круга на щеках пылали, словно нарисованные на белом полотне пятна.

*«Русский север. Этническая история и народная культура. XII-XX Века», выпущенном Институтом этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, говорится: «Одной из главных обязанностей повитухи было совершение необходимых действий с последом и пуповиной. Эти действия – яркий пример типичного для родовспоможения сочетания эмпирических знаний и иррациональных представлений, в данном же случае убеждения в существовании... между последом и пуповиной и новорожденным и роженицей не только реальной, но и магической связи».

Для обрезания использовали специально освященный на Пасху нож, острый топор или камень (если рождался мальчик). Если девочка, брали для этой же цели серп или ножницы. Сам процесс обрезания пуповины необходимо было осуществлять на каком-нибудь твердом предмете, обычно орудии труда.

Репутация

Софья старалась продолжать делать домашние дела, которые оставила Матрёна. Пыталась отвлекать мужиков от волнительного ожидания. Наваливая им каши побольше, да воды с квасом подносила чаще, будто им она была необходима, как воздух. Глядеть прямо в глаза Алексе. побаивалась после поцелуя давешнего.

Но чаще она с иконой сидела под дверью и молилась за Анну. Будто сама всё чувствовала, вздрагивая от каждого звука и причитания молитвы произносила громче, заглушая крики рожавшей.

Крик младенца сладчайшим и успокаивающим звоном раздался из-за двери. Она перекрестилась последний раз в благодарности Богу и дверь распахнулась. Матрёна слетела вниз и Софья за ней.

- Ну кто, кто?

Тут и Рябушкин подоспел с доктором, и Матрёна возвестила радостную новость и событие это затмило всё вокруг. Человек прибыл в мир и радостью наполнил этот дом.

- Алёшенька, ты теперь дядя, дядя сыну Иванову, дядька! – Софья обняла Алексея в ответ, рискуя задушить. – Анна Петровна, голубушка, молодец сестрица ваша, - Софья смотрела на Алексея и в душе накатывала волна тепла и счастья. – Я тоже вам рожу наследника, токма захотите! Я смогу!

Она осеклась вдруг, сердце запрыгало зайцем и она отпрянула от Алексея, залившись пунцом. И тут же к Ивану кинулась, чтобы замять сказанное, сгладить.

- Иван Сидорович, поздравляю, дайте обнять вас, - она обняла Ивана. – С наследником.

Потом уж она кинулась на шею Матрёне и засуетилась. Приняла у доктора его вещи, и повела помочь помыть руки. Руки белые, ноготки ровные, розовые. Засмотрелась она. Вот у Алексея такие были, пока не огрубели от работы тяжелой деревенской.

- Анна Петровна у нас барыня, - зачем-то заметила она, подавая полотенце и, поклонившись, повела его на верх, указала на дверь, где были женщины.

Софья представить себе не могла, чтобы мужчина мог при родах присутствовать. Всегда у них женщины разрешиться помогали. Повитуха, иль мамки, да крёстные. Никак не мужского полу врач.

- Ох уж эти городские, - Софья вернулась к Ивану и нахмурилась, руки в боки. – Дохтур-то мужчина! Не должон он первый младенца в руки брать. Отец должон. Кто первый возьмёт, тот и признает его своим дитём. Отродясь так было, - она подтолкнула Ивана к двери. – Иди! Требуй своё!

Репутация

Слова Софьи ожгли Алексея словно огнем. Покраснели уши, а в горле вдруг застрял непонятно какой комок. Наследник... С одной стороны - эти крики и эта боль жены, это тоскливое и невыносимое ожидание, когда от тебя не зависит ничего. Когда ниточка жизни может оборваться в любой момент - как у дитя, так и у матери. А еще Алексей слышал про кесарево сечение. Якобы так еще в Древнем Риме спасали ... Вот интересный вопрос - кого?! Врачи, разрезая живот женщины, должны были выбирать, кого они спасают - еще нерожденного ребенка или рожающую женщину. На деле выбирали не врачи, выбирал муж. И что ему было сказать - убейте моего сына, но спасите жену? Или убивайте жену, я хочу наследника? Но даже это было не самое страшное. А вдруг случится чудо, жена выживет, и узнает, что муж велел спасать не ее. Каково, а?

А с другой стороны - какой радостью осветились глаза Ивана. Как он бросился в комнату, едва не впечатав в стену доктора. Как громко крикнул ликующим голосом:

- Сын, у меня сын, Анечка, у меня сын!

Алексей моргнул. Наследник. И у него возникло ощущение, что Софья ждет от него каких-то слов. Каких-то действий. Чего-то важного и понятного. Он кашлянул. Слова не шли на ум. Никакие. Почему-то всплыло в голове - приходи сегодня на сеновал, но он тут же отогнал эту мысль - слишком это звучало пошло и вульгарно. Но как дать ей понять, что ... Он вытер лоб.

- Да, Иван Сидорович, вам лучше к Анечке, все таки сын и ...

Он махнул рукой и опять уставился на Софью, мучительно переживая из-из своей невозможности что-то сказать или что-то сделать. Наконец, собрав в кулак все силы, он подошел поближе и выдавил из себя

- Может... Может ... Может помочь самовар поставить?

Он отвел глаза. Боже, каким глупым и робким он себе казался!К счастью, его услышала Матрена, хотя и не так поняла.

- Вот и сходите, Алексей Петрович, за дровишками еще. А ты Софья не стой столбом, Иван Сидорович и без тебя разберется, кого там обнимать и привечать. А нам надо комнату приготовить для гостя дорогого. Ох, как же так все и навалилось-то, не ждали мы так скоро фельшара-то...

Она хлопнула себя по лбу.

- Алексей Петрович, а сходите-ка лучше с Софьей в комнату с рухлядью. Вы там помогите ей сундуки переставить, да лежак сделать. И пусть она там поживет, пока дохтур не уедет. А он в твоей комнате жить пока будет, Софья. Чай не сломаешься.

И отвернувшись, тут же принялась греметь чугунками. Алексей виновато улыбнулся Софье, пожимая плечами, мол, он конечно мужчина, но Матрена тут как хозяйка все же. Ну в самом деле, рухлядь так рухлядь...

рухлядью в те времена называли меховые изделия и меха. Так что имелась ввиду комната, где лежит выкупленный у остяков и приготовленный на продажу мех. Хотя да, летом его не заготавливают

Репутация

Бросился Иван наверх после слов Матрены, прыгая через две ступеньки сразу. И доктора чуть было не отттолкнул в сторону, ибо бежал вперед словно лось во время брачного гона. Хорошо, что Антон Павлович, слыша шаги, посторонился чуть, догадавшись, что да как. Иван остановился на пороге, дыша тяжело и вытирая лоб. Ничего и никого он не видел в комнате, только огромные глаза Анечки, да розовый комочек на ней. И не раз он видел детей маленьких, и не похож был тот на него ничуть, розовый, голый, подслеповатый - а только сын. Его сын. Антон Павлович переглянулся насмешливо с повитухой. и сказал удивительно властно для своего интеллигентного облика

- Так, 2 минуты посмотреть и обнять - и вниз, ждать пока роженицу не осмотрим. И помыть руки сразу же!

Видимо он боялся, что даже его авторитета не хватит, чтобы остановить отца. Сам пока повернулся к Прасковье.

- Как прошли роды? Много ли крови было? Как долго шли роды?

И еще целый десяток вопросов, позволяющий ему представить картину прошедших и вроде бы удачных родов.

Иван меж тем бухнулся на колени перед Анечкой - и обхватив ее руку, принялся целовать ее. исступленно и жадно.

- Анечка, моя Анечка, сын... сын...у меня сын... прости... спасибо за все, за муки твои, что ты смогла, что сын, что у меня сын, моя.... моя любимая.... Анечка... я... я возьму его на руки?!

Все же опыт жизни в большой семье не прошел даром - и ребенка Иван поднял хотя и с трепетом, но без панического ужаса.

- Сынок! Весь в папу!!

Тут кашлянул и доктор.

- А теперь прошу вас, Иван Сидорович, удалиться. Мне надо осмотреть вашу жену и ребенка.

И даже выходя из комнаты, Иван все косился на кровать, да так долго, что врезался в косяк.

- Сын!!! Ого-го! У меня сын!!!

Репутация

- Ванечка, - крикнула во всё горло, только не услышал никто, только губы шелохнулись, выпуская шепоток. А ей казалась, она кричит во всё горло. – Иванечка, у нас сынок…маленький такой… Иванечка… сын…

И смотрела на мужа, что руки целовал. И улыбалась ему. И слёзы скатывались по вискам. А как взял на руки сына и поднял, наплыв чувства счастья необыкновенного затуманил взор. Заколотилось сердце сильней. Как же захотелось кинуться к ним и обнять. Обнять так, чтоб раствориться в них и застыть навеки.

Меж тем, доктор слушал Прасковью внимательно. Та в сторону с ним отойдя, расписывала, что да как происходило, шепча чуть ли не в самое ухо, дабы не мешать родителям с дитём своим познакомиться. Антон Павлович же не отрывал взгляда от Анны. Поняв, что пора, он попросил Ивана выйти. Как за ним дверь прикрылась, так подскочил, за руку взял, пульс прослушивая.

- Вот я и говорю, намаялась. Кабы не смогла развернуть, ой, беда бы была. А так полбеды. А так успела я. Половину силы забрал малец, да крови-то пустил. Ей ба лекарства какое, а я бессмертник заварю, да хрену бы, хрен при малокровии, хорош. Пойду Матрёну спрошу, - сама стояла в дверях маясь. Ревновала она малость. Как же, она всю работу сделала, а тут доктор сливки снимет, да скажет, роды принял. – Да улыбается она, это хорошо. Силы ещё остались, так что покой, да забота. Организм молодой, что сделается, восстановится. Всё сладится. Считай, позади всё.

Организм сам знает, как от перегрузок таких спасаться. Анна погрузилась в сон. Только доктор переживал, лечебный ли?

«Грудь увешана костяными пластинами. На груди на оленьей жиле болтается кусок золота, в нём можно разглядеть фигурку маленького человечка. В руках трещотка из таких же пластинок, что на груди. Удары трещотки начинают щекотать слух и всё громче и громче с каждым кругом странной пляски. Песня кажется без слов обращается к неведомому нам миру: «Улвейя, улвейя, улвейяаа…»

. Четыре круг сделал Шаман вокруг Анны, что стояла, казалась в самом центре чума, где должен был быть очаг – центр дома, теперь же им была она. Круги сужались и последний приблизил шамана к ней вплотную. Заглянул он ей в глаза, приблизившись так близко, что чувствовала она запах, что шёл от него.

«Томам! –сверкнули узкие щёлочки глаз его. - Глаза у нея, как небе!»

«Томам! - рукой по щеке похлопал. - Щёка у нея, как заря!»

«Томам! - крикнул он ей прямо в лицо. – Иди, твой Алба ждёт тебе!».

Вздохнула она глубоко, резкий запах исходивший от шамана заставил её очнуться. Она открыла глаза. Матрёна нависла над ней, держа перед её лицом плошку с пахучей жидкостью, помахивая над ней, чтобы овеять её исходившим паром. А Прасковья похлопывал по щеке.

- Ну вот, очнулась, говорю же, погодите вы со своим нашатырем, не без чувств она, спала просто. Умаялась, - с гордостью Прасковья смотрела на доктора, будто показала превосходство народных средств перед наукой.

- Шаман, он знает, что у Ивана сын родился, он сейчас точно знает, - произнесла Анна странную фразу, что заставила Матрёну с Прасковьей посмотреть друг на друга и перекреститься.

Репутация

- Да уж, не сломаюсь, будьте покойны, - Софья чересчур суетливо гремела посудой, будто не знала, что и зачем делает. А как Матрёна опять наверх засеменила, так повернулась к Алексею. – А что, конечно, нам холопскому телу что рухлядь, что земля родна мягка, да удобна. Давай служивый, помогай.

И направилась в комнату, чувствуя спиной взгляд Алексея, отчего спину ровно держала, гордо голову неся, да бёдрами покачивая.

- Алексей Петрович, вы так не пужайтесь, это я с горяча, да от радости такой о наследнике сказала. Уж-то я не понимаю, что на меня и не взгляните. Только имейте в виду, - она крутила в руке шкурку, что подхватила с сундука, явно скрывая страх в голосе. – У нас тут в посёлке барыни не найдёте. Если надумывайте наследника заиметь, то вам из Сибири ехать надо. Обратно в столицы. А только тут не будет вам жены, мы здесь люди неученые, простые. Но знайте только, что любить мы можем накрепко и сильно.

Уперлась она руками в сундук, поднапряглась, силясь сдвинуть, будто показывая степень силы означенной.

Репутация

Матрена улыбнулась Софье.

- Да не надолго же, сама понимаю, что дело такое... Неудобно выходит. А только своя ты, с фельшар чужой, не здешний он. В этот раз не приветят его, разве он вдругорядь поедет в глушь. Считай, обчеству поможешь, не только сейчас, а вообще.

Алексей кашлянул.

- Может, его в моей комнате поселить, все же там лучше, чем у Софьи. А я как человек военный могу пару дней и так поспать, а то и вообще в лес уйти.

Матрена остановилась, перестав греметь казанками. посмотрела уважительно.

- А то и пускай, спасибо вам, Алексей Петрович. Софья, помоги там ложе сделать, а ты оставайся в своей комнате.

Ощущая себя бараном на бойне, Алексей медленно пошел следом. Но голос звучал твердо. Он надеялся, что с легкой иронией, но это было совсем не очевидно.

- Ох, не прибедняйся, Софья. На тебя и не взглянуть - это ж слепым надо быть.

Голос его стал тише.

- Барыня тут и не нужна. Тут она просто не сможет жить. Анечка, конечно, смогла, но таких, поверь Софья, одна на тысячу. Да и Иван хорош - и красавец, и умен, и добытчик. Рядом с ним сестренка как за каменной стеной.

Он стал рядом с девушкой, так, что их бедра соприкоснулись, уперся руками в сундук и со словами - раз-два, взяли! толкнул его вперед. Массивный, сделанный из прочного дуба, ларь сдвинулся чуть в сторону, освобождая место. И еще. И снова.

- А вот я тут кому нужен буду. Ни офицер, ни служивый, так, то ли ссыльный, то ли босяк какой. Одно есть - имя, даже чести не осталось...

И второй сундук, скрипя, занял нужное место.

- Так что наследника мне еще долго ждать. Да и ...

Он осекся. А стоило ли Софье знать про его сложности? Правда... маленькое темное помещение, постоянные касания в попытках переместить многопудовые лари, тяжелое дыхание и бурно вздымающаяся грудь (его - от усилий) - все это если и не давало свои плоды сразу, но меняло немного настроение мужчины. Женское тело уже казалось не таким пугающим. Но он все равно не мог, не решался сделать первый шаг. А вдруг он не так понял? Но...

Отодвинув к стене очередной сундук, чтобы сделать лежанку, он вытер рукой пот со лба и опуская руку, случайно, стряхивая с нее пот - опустил прямо на грудь стоявшей рядом девушки. Прикосновение к упругой теплой плоти было неожиданным и крайне непривычным.

- Извини, Софья, я... случайно...я не хотел... я..

Но руку не убирал...

Репутация

Стучало сердце не понять от чего. То ли от тягания сундуков тяжелых, то ли от слов его.

Значит, долго наследника ждать думает, значит мысли даже нет, что вот она рядом. Ведь всегда рядом, в рот ему заглядывает, готова за ним портки стирать, слушать, да идти за ним из огня да в полынью. Неужто не замечает, как она ухаживает за ним, да глаза отводит, коли долго взглядом встретиться приходится. Ох и тяжко было так рядом с ним быть, да знать, что далеко он от неё. Как там Иосиф рассказывал слово такое странное есть - субдинация что ли...

От мыслей отвлёк её извиняющийся шепот. Вздымалась рядом перед ней его рука. Да не сама, то дыхание её глубокое руку-то его колышет. Схватилась двумя руками за неё, будто пташку поймала и держит к себе прижав. И в глаза ему смотрит.

- А коли случайно, что ж не дёрнул, как от бесовского огня, что ж не скинул?

Репутация

Не знал Алексей, что ответить. В самом деле одернуть руку? Развернуться и сбежать, как трус, с поля боя? Расхохотаться в лицо и свести все к шутке? Или...

- Огонь в тебе есть, Софья, верно. А только не бесовской он, не злой, не страшный и не опасный. Не пожар ты, что дотла сжигает и лес, и дома, и поля. А скорее печка, что теплом весь дом наполняет. Коли ее нет в избе - почитай, мертвая изба. И...

Перехватило горло. Как сказать. Как признаться. Как жить с таким? Как?!

- да только не умею я таким пламенем обращаться. Не научился. Больно неуклюжий и неловкий. Косорукий. Разве можно таким - и с такой как ты?

Все, слова прозвучали - и оставалось только ждать, что скажет или сделает она. засмеется? Отвесит пощечину? оттолкнет? Что?

Репутация

Что значит, не умеет? Оцепенела она и не знает, что он сказать этим хотел. Посмеяться что ли над ней вздумал? Над жаром её в груди, над огнём, что щеки алеть заставляет. Но смотрела ему в глаза

и не видела там злого умысла, только волнение и ...ещё что-то, что определить для себя не могла.

- Как я? Да неужто нравлюсь тебе такой...

Почувствовала она, что теплом наполняется от слов таких льстивых. Будто впрямь печка в доме.

- А ты не робей, коли чушь тепло моё, обогрей душу. Уж мудрено дело с печью справиться. Только знай, что коли огонь сильно разведёшь, да не дашь ходу ему, то неровен час спалишь избу. Не убоишься угореть опустив заслонку-то?

Совсем близко к нему стоит, будто тесно в комнатке и ходу нет. Руку так и не отпускает, у груди держит и ждёт ответ заветный.

Репутация

Ох как же тяжело. Язык словно бревно, руки словно крюки, где галантность, где тонкость фраз, где легкость движений? Где все это?! Стоять глупо, говорить опасно, молчать напрасно. Как пройти по тонкому льду... Как она помогала ему тогда, на Енисее? Она думала не о себе. Просто - надо и все тут. Сам погибай, а товарища выручай. А он?

- Люба ты мне, Софья. Не могу тебя забыть, не могу о тебе не думать, не могу на тебя не смотреть.

Он посмотрел на ее руки, держащую его, словно бы впервые увидел.

- И не хочу тебя отпускать

И свободная рука легла на шею, притягивая голову Софью к его голове, к его лицу, к его губам...